Два душевных рассказа из книги "ЖИЛ-БЫЛ РЫБОЛОВ..." - "Петрович и русалка" и "Подкидыш".
Рыбалка для главного героя этих рассказов - не самоцель, точно так же, как и для автора - не главная тема,
а только лишь "предлагаемые обстоятельства" и повод поговорить о вещах куда более серьезных.
Хотя, что на свете может быть серьезнее и загадочнее рыбалки?
«У нее здоровый, румяный цвет лица, прекрасные темные волосы, на затылке пучок,
на лбу челка, тонкая шея, крупные голубые глаза и греческий нос.
Под челкой скрыта твердыня интеллекта, сатанинской воли…»
Сол Беллоу «Герцог»
Петровичу снился сон. Будто бы в одной из небольших, но глубоких волжских проток, на приманку его спиннинга клюнула крупная рыба. Переполненный счастьем, с замершим сердцем, Петрович «выкачивал» могучий трофей и гадал: что за чудо-рыбу ему удалось подсечь. Судака? Нет, таких крупных судаков просто не бывает. Щуку? Но та ведет себя на леске совсем по-другому. Сома? Да, скорее всего это был сом – случаи поимки сомов на спиннинг в тех местах бывали.
В своей снасти Петрович был уверен. Рыбача на Волге много лет, он приучил себя к схватке с серьезным соперником. Халатность грозила либо обрывом поводка, либо предательским изломом застежки, или даже поломанным удилищем – все эти неприятности с Петровичем, увы, случались. Но в тот раз он был готов на все сто. Тревожиться нужно было только за качество подсечки.
Важнейшим моментом вываживания Петрович считал для себя поднять добычу на поверхность, посмотреть, так сказать, в ее глаза, определить ее размеры, а, значит, и силу. После этого трофей мог и сойти: рассказывай потом знакомым, раздвигай руки во всю ширь – имеешь право, видел. А вот если сход происходил в толще воды, достоверность рассказа сильно страдала; кто там сидел на крючке: коряга, брошенный якорь, рыба – неизвестно…
Два раза Петрович уже поднимал добычу к поверхности, но та, не показываясь, вдруг уходила вниз, на глубину, стягивая с катушки с трудом завоеванные метры лески. Наконец, на третий раз, вода возле лодки забурлила, и Петрович увидел во всей ее бесстыдной красоте ухватившуюся за виброхвост… русалку! Девица улыбалась Петровичу во все свои 32 (или сколько там у нее) жемчужных зуба и манила к себе рукой…. От растерянности Петрович брякнул: «Здрасте!» – и проснулся.
Долго лежал Петрович, проводя грань между сном и явью. Все верно: он в Акулихе, на любимой «резинке», заякоренной в одной из волжских проток – той самой, что приснилась ему только что. Но русалки не было – в садке рыболова, лениво шевеля плавниками, качались лишь некрупные берши, рыба значительная об эту пору предпочитала отдыхать на глубине, а не гоняться за блеснами Петровича.
«Эк меня разморило!» - подумал Петрович и с борта лодки плюхнулся в воду. В июльской воде было, конечно, не в пример приятнее, чем на раскаленной лодке, но освежила она Петровича не сразу – тоже была теплой. Петрович несколько раз провентилировал легкие и нырнул на глубину. На шестиметровой глубине было значительно прохладней – сказывалось действие подводных родников, выходивших в этом месте. Петрович рассчитывал побыть в «холодильнике» с минуту, чтобы дать хорошенько остыть разгоряченному телу, но внезапно ему на ум пришла приснившаяся русалка, на глубине стало неуютно, и пловец поспешил наверх, к свету.
Подобные страхи Петрович испытывал на Черном море, где в составе бригады морской пехоты проходил срочную двухгодичную службу. Тогда, за много лет до своей нынешней жизни, Петрович ничего, как ему тогда казалось, не боялся. Наверное, ему было просто нечего терять: родителей он даже не помнил, а с девушкой своей накануне призыва предпочел расстаться, чтобы не мучиться невозможностью встречи вдалеке от любимого человека, распаляя страсть частыми письмами. Почти два года Петрович тянул нелегкую морпеховскую лямку, и думал, что ничего не боится: ни прыжков с парашюта, ни глубоководных погружений. И тут его угораздило прочесть роман Бенчли «Челюсти», в котором живописалось, как кровожадная акула жрет все, вернее – всех, подряд. С той поры во время погружений в черноморские глубины Петровичу представлялось, как за ним наблюдает огромная белая акула, славящаяся своим прозвищем «людоед». Петровичу погружения, понятное дело, разонравились. Конечно, он прекрасно знал, что в Черном море акулы-людоеды не водятся, но почему бы им не попасть в него из моря Средиземного через Босфорский пролив? Чушь, разумеется, полная, но отвязаться от нее было не так то и легко.
Вот и сейчас, невдалеке от волжского села Акулиха, Петровичу на дне одной из безымянных проток стало не по себе. Хотя в русалок, наяд, нимф и прочих обольстительниц нечеловеческого происхождения он не верил. «Перегрелся на солнце», - поставил себе диагноз Петрович и, снявшись с якоря, погреб к дому. Обычно рыбу он предпочитал чистить на реке, чтобы не тащить неудобную работу в дом, выбирая в качестве «кухни» какой-нибудь небольшой островок. Поступил так и в этот раз, направив свою лодчонку в небольшую бухточку с приветливым песчаным берегом. Чистить и потрошить живую рыбу Петровичу претило, и перед обработкой, он усыплял добычу ударом рукоятки тяжелого ножа. За этим жестоким занятием и застал его женский голос.
- И что вы потом с этой бедной рыбой будете делать?
Петрович обернулся и обомлел: на него, улыбаясь во все свои 32 жемчужных зуба, смотрела русалка из его сегодняшнего сна: длинные влажные волосы, струясь, доходили до пояса, а на том месте, где у порядочной земной девушки должна быть верхняя часть купальника, как и полагается русалке, одежды не было.… Только стояла эта русалка не на одном рыбьем чешуйчатом хвосте, а на двух стройных загорелых ногах. Петровича от такого зрелища «замкнуло», и незнакомке пришлось повторить свой вопрос:
- Ну и что вы с этой рыбой сделаете?
- Вы не поверите: зажарю и съем! – наконец вымолвил Петрович и
сразу отвернулся, не то проявляя деликатность, не то стесняясь вида
девушки.
- Бедные рыбы! И такие маленькие, им никогда не стать папами и мамами! – вздохнуло прелестное создание.
Петровича задело за живое:
- Ну, во-первых, эти берши уже были папами и мамами, и для этого
вида рыба весом в 300 граммов вполне кондиционный экземпляр
- А-во-вто-рых? – растягивая слова на манер учительницы начальных классов, подсказала наяда.
- А во-вторых, сегодня просто неудачный день.
- Это потому, что встретились со мной? – улыбнулась нимфа.
Петрович не нашелся, что ответить и, боясь, что пауза затянется, брякнул:
- Ага, баба на рыбалке – уловы жалки!
«Ну все, - подумал Петрович, - сейчас этот эталон красоты развернется и больше я его никогда не увижу».
Но девушка не ушла, а поддержала тему:
- А еще отсталые люди говорят, что баба на корабле – к беде, и что курица – не птица, а женщина – не человек!
- Извините, я не хотел вас обидеть. Наверное, одичал на природе…
- А я думала, что природа настраивает человека на возвышенный лад, делает его добрее?
«Ничего себе - штучка, - поразился Петрович, - обычно красивые
женщины глупы как пробки, справедливо считая, что для устройства в жизни
им кроме красоты ничего больше не надо. А здесь – красива как богиня и с
мыслями в голове – занятно!»
Петрович внутренне подобрался:
- Природа делает человека таким, какой он есть на самом деле, убирает всю чепуху, наносное соскабливает.
- Да-да, это из школьной программы: сочинение на тему «О чем думал Андрей Болконский, лежа под небом Аустерлица»
- Наверное, вы недавно окончили школу, леди, я «Войны и мира» совершенно не помню.
- А вы, наверное, хотели раззадорить меня, а сказали, сами того
не желая, комплимент – школу я закончила давно, просто пример
хрестоматийный, в память врезался.
Разговор завязался интересный, затрагивающий близкую
Петровичу тему природы и отношения человека к ней, но рыба была почищена
(ну почему он не поймал сегодня больше?) и повода оставаться на
островке у Петровича не было. Ну в самом деле, не стоять же без повода и
разглядывать полуголую собеседницу! Для того чтобы переложить
ответственность за расставание на девушку, Петрович вдруг спросил:
- Вас ведь, наверное, подруги заждались? Или друг? – от
последнего слова стало немного горько, как будто сиюминутная случайная
встреча давала Петровичу право на ревность.
- Нет, вы ошибаетесь, все мои друзья далеко – в Москве.
Русалка поведала, что сбежала из столицы, чтобы
«привести мысли в порядок» и отдохнуть от надоевшей рутины. Рутина, если
Петрович правильно понял, заключалась в посещении музеев, концертов, по
вечерам – светских раутов и презентаций.
- Такая свобода в выборе занятий объясняется несвободой руки и сердца?
- Вы опять ошибаетесь, я не замужем, никогда не была и не
собираюсь, - развеселившись озадаченным видом Петровича, засмеялась
ундина.
- Тогда у вас есть любящая тетя в Неваде или Оклахоме,
сколотившая состояние на торговле подержанными авто с единственной целью
– облагодетельствовать любимую племянницу.
- Вы не так далеко от истины! Знаете что? Вам не трудно будет
отвезти меня в Акулиху? Моторка должна забрать меня только через час, а
после разговора с вами мне будет на острове очень одиноко.
- А ваши не хватятся?
- Нет, дядю я предупредила, что если надоест – доплыву до деревни сама.
«Так-так, - удивился Петрович, - она еще и в воде чувствует себя
как рыба», - до Акулихи было не меньше двух километров.
Достоинства Кати Петрович находил еще неделю, во время которой они не расставались ни днем, ни ночью. У Петровича никогда не было такой умной собеседницы и красивой женщины. Словом, наш герой безнадежно влюбился. За короткое время знакомства с Катей Петрович преобразился: он стал энергичен, остроумен, решителен, пытаясь быть достойным предмета своей любви.
Он ЛЮБИЛ!
Это чувство после охлаждения отношений и развода с женой, казалось, никогда больше не потревожат Петровича. Получалось, что зарекаться нельзя не только от сумы и от тюрьмы. И Катя, что казалось совершенно невероятным, отвечала ему взаимностью! Потому, когда время ее пребывания в Акулихе подошло к концу, она напрямую предложила Петровичу поехать с ней в Москву.
- В Москву-у-у? – опешил Петрович.
- Ну да, я же в Москве живу. Жила бы в Париже – во Францию бы позвала, - попыталась скрыть тревогу за шуткой Катя.
А действительно, какого продолжения их бурного романа (простите
за банальность определения) Петрович ожидал? А в том то и дело, что
никакого! Он жил одним днем, сегодняшним, не пытаясь заглянуть в завтра и
не волоча за собой груду с многочисленными «вчера». Он жил эту неделю
не воспоминаниями и не надеждами. Он просто жил настоящим, как ни
легкомысленно это для зрелого мужчины. И вот сейчас надо было выбирать.
На одной чаше весов лежала его свобода, одиночество, единение с
природой, на другой…
Пытаясь удержать и то и другое, Петрович пошутил:
- А если гора не может идти к Магомету? Может, Магомет пойдет к горе? Оставайся!
- Нет.
Спрашивать «почему» не было смысла. Слишком разными они
были. На ум Петровичу пришла строчка из глупой песенки прошлых лет:
«Дельфин и русалка, они, если честно, не пара – не пара – не пара…»
Они расстались. Конечно, пообещали друг другу созвониться,
встретиться на «нейтральной территории» – где-нибудь в Питере или городе
NN… но Петрович знал: его встреча с Катей была первой и последней в
жизни. Была сном. Как тот сон про русалку, с которого все началось.
Священник же придерживался другого мнения: он думал,
что чужеземец, некогда сбившись с пути и растерявшись,
приехал в здешние края, чтобы вновь обрести себя.
Пауло Коэльо «Дьявол и сеньорита Прим»
Зима в том году нагрянула вдруг, без репетиций. Осень держалась в Акулихе, а заодно тысяче и тысяче других русских деревушек и сел, долго, почти до декабря. И казалось, что этот «демисезон» будет тянуться вечность. Однако, несмотря на озоновые дыры, глобальное потепление и происки иностранных космонавтов, в конце ноября в одну из лунных звездных ночей вдруг ударил мороз в пятнадцать градусов, и наутро всем стало ясно, что пришла зима.
Петрович долго ждал этого момента: уже несколько раз доставал он «балалайки» с намотанными на катушки свежими лесками, перевязывал «чертики», «зеркальца» и «уралки» и просто так, без дела вертел снасти в руках, искал недостатки, но не находил и со вздохом укладывал в объемистый алюминиевый рыбацкий ящик с широким ремнем для ношения.
Первой морозной ночью нового сезона Петрович несколько раз просыпался и, накинув полушубок, выходил на крыльцо: с удовольствием нюхал свежий бодрящий воздух, глядел на мерцающие звезды и, довольный морозом и безветрием, шел в избу – досыпать. А вот рассвет проспал, хоть и бывает он в конце ноября очень поздно. Проснулся оттого, что в дверь его маленького дома (домика дедушки Тыквы как в шутку называл его хозяин) – стучали.
- Есть кто живой? - Спрашивал женский голос и тут же сам себе отвечал, - Петрович, открывай ворота! Гости пришли!
Петрович пошел открывать. Он не любил таких ранний побудок, считая себя вправе распоряжаться утренними часами по своему усмотрению, но деревенский уклад не считался с его городскими привычками.
На пороге дома стояла соседка в оренбургском пуховом платке и небольшого росточка мужчина лет под пятьдесят с трезвыми карими глазами, одетого в осеннее короткое драповое пальто, темные брюки со смятыми «стрелками» и зимнюю кепку. Через пять минут Петрович уже знал, что нежданного гостя зовут Юрием Максимычем и что прибыл он в Акулиху в поисках своей двоюродной сестры. История его злоключений могла бы показаться выдуманной, если бы сотни таких историй не приключались то и дело на просторах некогда мощной империи с пугающим весь цивилизованный мир названием – СССР.
По словам Юрия Максимыча выходило, что он потерялся. Началось его путешествие из далекой Донецкой области – края нищих шахтеров и не более богатых жителей других профессий. Максимыч, муж молодой жены и отец троих малолеток, и по совместительству каменщик какого-то там разряда, с полуголодным существованием семьи мириться не стал и в составе строительной бригады отправился на заработки в Москву. В столице в это время находили работу тысячи выходцев из соседних самостоятельных, но бедных бывших республик Союза – Украины, Белоруссии, Молдовы… Работу бригаде Максимыча дали сразу: их руки требовались на постройке высотного дома. Паспорта у гастарбайтеров – как с некой долей пренебрежения и немецким акцентом назывались такие рабочие – отобрали, якобы для временной прописки, и с выплатой зарплаты не торопились. Согласно уговора (а какие в их случае договора – только уговор) зарплату должны были выплачивать сдельно – в конце каждого рабочего дня. Но прошел один рабочий день, второй, третий, бригада Максимыча легко справлялась с положенными кубометрами кладки и даже перевыполняла план, но денег не видела. На законный вопрос представителю хозяина тот ответил, что деньги за первую неделю работы уйдут на кормежку и взятку милиции – чтобы не цеплялись к незаконному пребыванию подданных самостийной Украины в столице России. Большинство членов бригады с таким положением дела смирилось – в чужой стране твои собственные мысли мало кого интересуют, а вот Максимыч не стал. В результате острого спора с подрядчиком-приказчиком Максимыч оказался «уволенным».
Что было делать украинцу в столице нашей необъятной Родины? Столице, которая и слезам своих то граждан не особо верит, а тут какой-то приблудный хохол? Денег у Максимыча на обратную дорогу не было, но вспомнил он, что в области NN живет у него двоюродная сестра, с которой он сохранил добрые отношения и состоял в переписке. Название деревни сестры помнил совершенно точно – Акулиха. А вот районный центр, в котором жила сестра – запамятовал, и, собрав с подельщиков кой-какие гроши взаймы, отправился наудачу.
Удача не благоволила к путешественнику. По приезду в город NN он узнал, что в области, немногим уступающим по размеру Франции, есть две деревни и одно село с названием Акулиха. Акулиха Петровича была третьей. В двух первых Максимыч сестру не нашел, более того, потратив все небольшие средства, он почти потерял надежду выпутаться из неприятной истории.
- Это было бы смешно, если бы не было так грустно, - посочувствовал Петрович, угощая гостя чаем с клюквой. Соседка к тому времени уже убежала, а потому причину неожиданного знакомства Петрович спросил у вольного каменщика. Если верить вышеизложенному рассказу, было нетрудно поверить и в то, что у Петровича оказалась одна фамилия с двоюродной сестрой гостя. И то дело: людей с такой фамилией были многие тыщи, в одном только Большом Энциклопедическом Словаре, куда Петрович как-то заглянул из любопытства, значились двадцать шесть именитых однофамильца!
- Нет, Юрий Максимыч, сестры я твоей не знаю. Я ведь в
Акулихе недавно. Тебе в сельсовет надо. Там по спискам проверят и адрес
дадут.
- Я уже там был. Нет в этой Акулихе моей сестры, - убито молвил пилигрим.
- И что дальше? – растерянно спросил Петрович.
- Не знаю.
Ситуация складывалась непростая. На руках у Петровича вдруг оказался незнакомый пятидесятилетний мужик без денег – подданный великодержавной (или как там ее, чтоб не обидеть) Украины, и надо было что-то с этим мужиком делать. Справедливо решив, что на сытый желудок думаться будет лучше, Петрович наскоро сварганил импровизированный завтрак. Видно было, что гость основательно проголодался, но вида не показывает и есть старается медленно, соблюдая приличия. От рюмки гость, к удовольствию Петроича отказался, сказав, что уже двадцать лет как бросил. «Хороший мужик, - подумал Петрович, - не пьяница и вежливый – надо помочь»
- Так, Юрий Максимыч, слушай внимательно. Вечером – автобус в город. Едешь. Вечером же отбываешь в Москву. Деньги на дорогу я тебе дам. На следующий день валишься в ноги бригадиру и подельщикам – не в твоем положении права качать. Каменщик ты хороший, тебя возьмут. По приезду в Москву отзвонишься, чтоб у меня душа не болела, ты мне теперь вроде приемного сына, хоть и старше лет на десять, - и, видя, что размягченный теплом, чаем и участием в его непростой ситуации гость опустил долу налившиеся слезами глаза, поспешил добавить, - А сейчас мы с тобой идем на рыбалку – открывать зимний сезон, так сказать.
Максимыч встрепенулся.
- А ведь я был заядлым, Петрович, только вот когда в Донецк со
второй женой переехал, забросил – некогда стало. Да и со льдом там у нас
не очень, не каждую зиму морозы бывают…
Первый тонкий лед встретил Петровича и его «подкидыша», как про себя назвал гостя рыболов, угрожающим треском. Несмотря на то, что холодное зеркало сковало весь ближний к селу волжский залив, отойти от берега можно было только метров на десять – дальше было опасно. На льду, в прибрежной зоне, уже сидело-стояло несколько рыболовов, то и дело взмахивающих удильниками – ловили на блесну окуня. Возле некоторых, пробитых тяжелыми пешнями, лунок лежали красавцы-окуни, изредка подпрыгивая, словно дразня опаздывающих рыболовов.
Петрович пробил две лунки и, пожелав новому знакомому
удачи, опустил под лед серебристую окуневку. Не зря считается, что окунь
шум любит; видимо, привлеченный работой пешни, под лункой собрались
любопытные полосатики. На первом же взмахе Петрович почувствовал
короткий удар в руку, подсек и вытащил своего первого в этом сезоне
«зимнего» окуня. Трофей не претендовал на Книгу рекордов Гиннеса, но был
довольно упитанным середнячком, и Петровичу захотелось от радости
что-нибудь закричать. Подавив в себе мальчишеский порыв, рыболов
повернулся к «подкидышу» и провозгласил:
- Есть контакт!
Максимыч только подмигнул Петровичу, тут же подсек, и уже через несколько секунд выложил на лед красноперого бандита.
И пошло! То Петрович, то Максимыч с возгласами «есть», «твою мать», «па-ашел» и прочими полагающимися в таких случаях, подсекали и вытаскивали на свет божий отчаянно, словно перед Концом света, хватающих железную обманку окуней. Крупных не было, все граммов до трехсот, да Максимычу повезло справиться с килограммовой щучкой, решившей, видимо, посмотреть: куда это деваются окуни, хватая серебристого малька с красным глазком-бусинкой.
Через два часа поднялся северный ветер, и небо затянулось низкими тучами. Клев окуня оборвался внезапно, но рыболовы уже успели отвести душу, натешиться и поклевками, и подсечками, и вываживанием. Совместный улов весил за десять килограммов, и рюкзак до дома несли по очереди. Петровичу казалось, что он знает своего нового знакомого уже много-много лет, будто знает и его жену, и детей, и двоюродную сестру с его, Петровича, фамилией. Знает как Максимыч хорошо кладет кирпич и «заводит углы», и как любит в воскресный выходной день «порыбалить на ставку» – как на Украине называются небольшие пруды. Расчувствовавшись, Петрович по приходу домой презентовал «подкидышу» неделей ранее купленные зимние замшевые перчатки – на добрую память.
Время до автобуса провели в беседе: о бабах, рыбалке, футболе, политике, службе в армии – всех тех вещах, что непременно становятся темой для разговора двух поживших на белом свете мужиков. Максимыч аккуратно переписал адрес Петровича и его домашний городской телефон… Однако ни звонка, ни письма, ни почтового перевода Петрович так и не дождался. А через полгода ему уже казалось, что этой встречи и не было, просто ему кто-то рассказал о неустроенной судьбе некоего Юрия Максимовича – вольного каменщика, мужа молодой жены и отца троих малолетних детей.